АРХАНГЕЛЬСКОЕ

НЕСМОТРЯ на разросшиеся, вырвавшиеся из строгих шпалер побеги деревьев, на траву, превратившую в луга зеленые ковры, пробивающуюся между каменных плит и среди архитектурных деталей, несмотря на это, Архангельское производит торжественное впечатление своим общим видом и искусной планировкой, заметно выделяющими усадьбу по сравнению с лучшими подмосковными дворцами.

Как недавно выяснилось, автором этого исключительного ансамбля был француз—неведомый мастер-архитектор, Шевалье де-Герн (de Guerne), подписавший обнаруженные в библиотеке соседнего Никольского-Урюпина старые чертежи построек Архангельского. Загадочное имя французского художника связано теперь с усадьбой; оно объясняет определенно выраженный стиль дворца, чистейший стиль Людовика XVI, классицизм последней трети XVIII века, притом в его полном изящества проявлении, в отличие от мощной монументальности екатерининских зодчих.

Широкая просека, открывающаяся за поворотом шоссе, параллельная въездной липовой аллее, приводит прямо к главной постройке. Издали виден круглый, украшенный сдвоенными колоннами бельведер, потом большие ворота с приземистым фронтоном, поставленные посередине подковообразных надворных построек. Долгое время при приближении к Архангельскому сливаются эти передовые архитектурные части с дворцом, и лишь дойдя до въездной арки, внезапно открывается обширный двор, с двух боковых сторон отграниченный сквозными галлереями сдвоенных тосканских колонн, красиво выделяющихся на фоне густой зелени обрамляющих мраморную группу „Менелай с трупом Патрокла". Наивно продолженные в живописи на закругленных стенах, закрывающих углы флигелей, эти галлереи с промежутками нарисованной зелени как бы маскируют оба служебных корпуса дворца.

Дворовый фасад совершенно прост; едва выдаются боковые части дома, служащие выходом на колоннады, очень неглубок и портик, скорее подъезд с четырьмя иони-колоннами и украшенным сухариками фронческими тоном.

Узкие наличники мало разнообразят стены; однако „полочки" окон первого этажа и выемки под окнами второго дают красивую игру светотени, на которую, как мы это дальше увидим, особенно рассчитывал строитель Архангельского дворца. С этой же целью проведены им по всему зданию делящие, горизонтальные полосы, отграничивающие этажи, сочно профилированы карниз и пояски сухариков, всегда дающие очень нарядное завершение архитектурным частям. Спокойный и мало разнообразный, дворовый фасад позволяет хорошо уловить удавшиеся зодчему пропорции окон, очень высоких внизу и почти квадратных в полуэтаже над ними.

Самыми нарядными следует признать боковые фасады дворца.

Знакомый четырехколонный портик, увенчанный, однако, просто антаблементом вместо фронтона, и здесь помещен в центре декорации. С двух сторон, как бы образуя рельефный наличник крайних окон, находим стройные, доходящие лишь до высоты второго этажа, ризолиты, поддерживающие вверху небольшие балконы. Пусть не классично здесь сочетание орденов тосканского и ионического, пусть не строго соединение на одной плоскости различных по диаметру и вышине колонн, фасад этот, с его мелкой лестницей центрального портика- и выдвинутыми пьедесталами для сторожевых львов, производит живописное впечатление своими архитектурными массами. Только что отмеченные боковые ризолиты, о двух колоннах, помещены и на крайних выступах садового фасада, благодаря чему архитектору прекрасно удается ритмическое разрешение углов здания, где сосредоточена наибольшая игра светотени.

Садовая сторона, сама по себе, почти не дает ничего нового; только посередине ее находим украшенный полуколоннами круглящийся выступ центральной как в соотношении частей, так и в деталях архитектуры, в преобладании горизонтальных линий чувствуется мелодичность стиля Людовика XVI, еще более усиливающаяся, если мысленно удалить назойливый деревянный бельведер ампирного характера, появившийся значительно позднее и нарушивший основные мотивы юсуповского дворца.

Действительно, установленная нами горизонталь, как основной мотив Архангельской усадьбы, повторяется и дальше в парке. Тремя террасами, по примеру итальянских вилл, спускается он к обрыву над старым руслом Москва-реки, в сторону далеких, на несколько верст раскрывающихся полей и лугов. На фоне высоких лиственниц и увитых диким виноградом стен дворца отчетливо выделяются украшенные вазами балюстрады первой площадки, где прежде был цветник «Прямая дорожка», прерванная посередине кругом, с поставленной в центре его мраморной группой, приводит к лестнице, спускающейся на вторую террасу. В зеленых четырехугольниках стоят вазы на высоких пьедесталах, хорошо подобранные по своему размеру. Низкие, приземистые гермы симметрично отмечают стороны дорожек, являясь ремесленными копиями с античных статуй. Львьг и особенно удавшиеся собаки украшают перила ведущей вниз лестницы. Следующая терраса, меньшая по размерам, украшена мраморным фонтаном в виде громоздящихся друг на друга путти. Благодаря разработанной рустованными пилястрами стене, укрепляющей первую площадку, масса дворца, в сочетании с нарядными балюстрадами, лестницей и мраморными фигурами, образует продуманное целое. Продолжающаяся от лестницы дорожка обходит полукругом фонтан и приводит к сходам на большой партер, теперь превратившийся в луг. Позади узорчатых мраморных скамеек стоят отдельные фигуры Амура и Психеи. Парапет этой площадки, более широкой, чем предыдущая, во всю длину свою убран сдвоенными бюстами римских императоров; в центре прерван он сходами, наподобие гротовых парковых сооружений. Лестница в два марша расходится по сторонам рустованной стены с тремя арками, увенчанными вверху балюстрадой и бюстами. Изображения стран света во вкусе XVIII века, львы стоячие и сидящие, герои античной древности охраняют этот, очень нарядный, вход. Наружные стены „грота" украшают „греческие" и особенно интересные „египетские" гермы—обычная в конце столетия дань почти еще неведомому Европе искусству Нильской долины. Балюстрада второй террасы, замаскированная внизу гирляндами вьющегося дикого винограда, как бы отграничивает верхнюю, интимную часть парка. Следуя по главной оси, находим громадный луг, прежде „зеленый ковер", тянущийся почти до берега реки. Шарообразно подстриженные деревья служат фоном расставленным на равных расстояниях статуям, тогда как ровные стены высоких лип с скрытыми в них аллеями являются как бы архитектурным продолжением боковых дорожек двух верхних террас. Две колонны, в честь посещения Архангельского высокопоставленными особами того времени, хорошо намечают главную ось усадьбы; немало подчеркивают ее и фигуры наклоняющихся „сражающихся гладиаторов, дающие опорные точки при взгляде на дворец со стороны парка. Но, конечно, гораздо важнее архитектурные опорные пункты в виде двух квадратных флигелей, достойным образом заканчивающих „зеленую архитектуру" подстриженных липовых аллей. Соединенные прежде с оранжереями, где при Н. Б. Юсупове было собрано множество редчайших растений, эти два дома придают особую торжественность всей планировке Архангельской усадьбы. Более близкое рассмотрение деталей еще больше убеждает в архитектурности парка, своей широкой перспективой напоминающего Шенбрунн или Версаль. Особенно сильно сказывается геометричность в центральной части партера; но и в боковых пространствах французского сада найдем мы аллеи, пересекающиеся под прямым углом с тем или иным архитектурным украшением. В правой части парка отметим около ограды довольно поздний фонтан середины XIX в., и, особенно, прямую аллею, в верхней своей части уставленную бюстами, приводящую к памятнику Пушкина. Очень удачно изображение поэта, высеченное в мраморе, удачен и подбор выгравированных стихов из оды „К вельможе", где воспевается Архангельское и его владелец, Н. Б. Юсупов. Эта часть парка, типичная для нашего восприятия садов XVIII века, расположена на пригорке, использованном посередине для первой парковой террасы. Боскетная обвитая акациями дорожка приводит постепенно к верхней площадке сада, почти к самому дому, являясь примером приспособляемости иностранных форм к русской почве, где вместо роз или винограда скромные акации и плющ являются не менее декоративно-удачным материалом в руках умелого художника-садовода. Совершенно так же исполненные боскеты разбиты и в левой части парка, около „Каприза". Кроме этого павильона, о котором речь впереди, находим здесь еще небольшую беседку, украшенную ионическими колоннами, где помещена бронзовая фигура сидящей Екатерины II, исполненная скульптором Рашеттом.

Устроителем Архангельского был Н. Б. Юсупов. Его облик запечатлен на чудесном портрете Лампи, где художник представил его голову с характерными крупными чертами лица, с вздернутым кверху носом и резко очерченными губами полного, чувственного рта. Он любил показать себя, и эта страсть пересиливала обычную скупость, о которой в Москве складывались целые легенды. Ему досталось от Голицыных недоделанное Архангельское, смелая до грандиозности художественная затея, ставшая не под силу строителям усадьбы. Юсупов подхватил начатое дело и закончил Архангельское. Он основал в своей подмосковной театр и фарфоровый завод, куда прямо из Севра доставлялось чудесное фарфоровое тесто. „Он пышно потухал здесь, пишет Герцен,—окруженный мраморной, рисованной и живой красотой. В его загородном доме беседовал ним Пушкин, посвятивший ему чудесное послание, и рисовал Гонзаго, которому Юсупов посвятил свой театр".

Здание театра уцелело до сих пор, оно находится вне парковой ограды и с внешней стороны едва ли особенно примечательно. Однообразие длинных стен мало разбивает четырехколонный портик, а разросшиеся деревья скрывают довольно красивую лестницу в два марша, украшенную вазами и чугунными жирандолями для когда-то вставлявшихся сюда факелов. Главное очарование театра внутри, в его расчлененной колоннами зрительной зале с двумя ярусами лож в виде балконов и с рядом обитых голубым бархатом скамеек партера. Еще сохранились за кулисами немногие декорации, писанные Гонзаго, уцелели в своем прежнем виде маленькие комнаты—уборные для артистов, в коридорах висят еще старые левкасовые бра. Множество чертежей, специальных книг и альбомов, находящихся в библиотеке, показывают, как живо интересовала Н. Б. Юсупова его театральная затея, нашедшая свое воплощение в той драгоценнейшей игрушке, какой является сейчас единственный в стране, так хорошо сохранившийся, усадебный театр1. Недостаток места не позволяет нам остановиться на всех украшениях Архангельского парка. Его французский регулярный характер нами уже достаточно выяснен. Арка в виде руины, „римские ворота" во вкусе Гюбер Робера, как дань увлечению античными развалинами, приводят на двор, где расположены хозяйственные постройки. Здесь, на ряду с пышным недостроенным мавзолеем последних владельцев, находим старинные здания, причудливые и любопытные как, например, деревянную постройку над. воротами. Тут же, в зелени, спряталась небольшая церковная усадебка с ампирными воротами и храмом XVII в., дальше же по обрыву, вдоль прежнего берега реки, стоит в сосновом лесу каменная белая беседка, которую окрестные жители назвали „прелестный вид—и действительно, на много верст раскрывается отсюда горизонт—поля, дальний лес и далеко ушедшая от Архангельского река.

И в правой части усадьбы, за театром были какие-то затеи. Еще видны следы дорожек и извилистых аллей. Отсюда по оврагу стекает ручей, питающих пруды, традиционно отграничивающие усадьбу и тянущиеся вдоль реки. Должно быть лесной дорогой когда-то сообщалось Архангельское с Никольским-Урюпиным, где Н. А. Голицын, еще до продажи усадьбы, построил себе, быть может „охотничий павильон, так называемый я Белый домик", архитектурную затею, необычайна тонко выисканную, исполненную, несомненно, тем же Шевалье де-Герн.
К сожалению, не сохранилось в прежнем своем виде подобное сооружение в самом Архангельском,—когда-то построенный здесь павильон «„Каприз». От «„Каприза» осталась лишь изуродованная часть одного и» поставленных под прямым углом крыльев прежнего дома и превратившаяся в беседку часть второго, с красивым кессончатым куполом. Трудно сказать, кто работал над этой постройкой—в альбоме чертежей есть план библиотеки „Каприза", подписаный Pettondi, архитектором работавшим здесь вместе с другими зодчими, между которыми был и Тромбара2.

Парк Архангельского уже приготовляет к той строгой архитектоничности, которая господствует и внутри дворца.
ДВОРЕЦ

Расписанный гризайлью ампирными венками, военной арматурой и грифонами, разделенный пилястрами, с тремя арками на внутренней стене, обрамляющими пролеты в коринфских полуколоннах, украшенный нишами с низкими печами на узких стенах—вестибюль Архангельского дома является торжественным преддверием ряда парадных дворцовых помещений. Обычный екатерининский фонарь, голубоватого стекла в бронзовом остове с подвесками украшает входной тамбур; ампирная люстра, с обручем на цепях, висит в центре комнаты; низкие скамейки не нарушающие архитектурной цельности, и несколько скульптур, связанных с общей декорировкой стен — вот все убранство передней.

Очень уместны здесь и мраморные собаки, традиционные сторожа при входе, группы «Амур и Психея» и «Кастор и Поллукс» в углублениях печных ниш. Дверь в средней арке, по главной оси дома, ведет на лестницу, украшенную кариатидами, двумя ларшами приводящую к прихотливым, расписным беседкам, где в нише помещены алебастровые фигурки Амура (с Фальконета), перегибающего на коленях лук.

Эта затея как бы декоративной беседки характерна для эпохи: ее пример далеко не единственный—совершенно подобной является, среди прочих, увитая растениями „трельяжная" ниша столовой в Кускове.

Столовая, сообщающаяся дверью с вестибюлем, выдержана в „египетском стиле. Живопись стен и потолка появилась здесь недавно; но надо думать, что она в общих чертах повторяет прежние контуры.
Столовая

Египетский стиль свойственен декорации и даже архитектуре конца XVIII и нач. XIX в. как один из второстепенных путей. Однако перемазанная роспись производит" здесь очень неприятное, грубое впечатление, особенно по сравнению с нетронутой старой фреской в соседней буфетной, где развертывается наивный пейзаж позади египетских колонн. С живописью в столовой плохо вяжутся четыре, благородные по своим формам, железные люстры, украшенные гирляндами мелких стеклянных подвесков, с золочеными орлами, венчающими все легкое сооружение. Столь же мало соответствует египетскому» характеру большое полотно работавшего в России и близкого Юсуповым французского художника Дойена (1726—1806),—представляющее собой довольно обычную, театрально-эффектную картину. Небольшие столики русской работы, березовые, покрытые белой краской, с золотыми звездами, еще не раз встречающиеся в Архангельском, и зеркала в рамах палисандрового дерева александровского времени—вот все, сохранившееся от прежнего времени, убранство. Столовые стулья, горки и шкапчики, где теперь размещен фарфору сравнительно недавно здесь появились. Повсюду расставленная теперь посуда когда-то была предметом домашнего обихода. Мейсенский столовый сервиз, нимфенбургский чайный, отличающийся идеальной чистотой позолоты в виде скромной, венчающей полоски, чашки имп. фарфорового завода, поповский „Завтрак" (несколько предметов посуды на фарфоровом же подносе) александровского времени—все эти вещи дают чудесные образчики иностранного и русского фарфора. Типичность всей этой посуды значительно утрачена вне быта и обстановки, но она также характерна для вкусов вельможи XVIII века, как холодная картина Дойена, предвестника революционных увлечений античностью, как пестрый японский фарфор, кажущийся теперь безвкусным и грубоватым, но тогда являвшийся интересной игрушкой. Из восточного фарфора можно отметить лишь небольшую китайскую селадоновую вазу в виде тыквы. Несколько мраморов — фигур и бюстов, диаблонных произведений XVIII века—довершают убранство комнаты, очень разношерстной по своему стилю. Портреты Павла 1 и его жены показывают связь Архангельского с „Малым двором", о чем еще придется говорить впоследствии.
Библиотека

Противоположная столовой дверь, ведет из вестибюля в библиотеку. Шкафы красного дерева, недавно сделанные, скопированы со стоящих в Никольском-Урюпине, заключающих перевезенное туда основное, еще голицынское книжное собрание. Несколько искусственный характер этой комнаты, чувствующийся в шкафах, подчеркивается тесно расставленной мебелью красного дерева, русской работы первой трети XIX века; только люстры, подобные той, что висит в вестибюле, стоячие часы орехового дерева павловского времени и зеркало гармонируют с первоначальным замыслом комнаты, с ее ампирной росписью в медальонах.

Собственно большая часть Юсуповской библиотеки помещается над «экипажным» флигелем, где в низких шкафах хранились богатейшие и разнообразнейшие издания по всем отраслям знания, литературы и искусства до начала XIX в. В книгохранилище находится, оживленно жестикулирующая, фигура женевского философа, Ж. Ж. Руссо, сделанная в человеческий рост из папье-маше и сидящая за письменным столом.

В прежнее время зала, где теперь нижняя библиотека, носила название „Тьеполовой", в ней висела знаменитая, увезенная из Архангельского в середине XIX в., картина „Встреча Антония и Клеопатры", стояло много мраморов, частью перенесенных в столовую.
Вторая комната Гюбер Робера

Кончающий линию комнат по дворовому фасаду осьмиугольный кабинет с четырьмя декоративными панно Гюбер Робера и несколькими любопытными работами Каналетто (1697—1768), в прежнее время,. должно быть, служил „Вольером"; косвенным указанием на это является роспись стен и плафонов с пестрыми изображениями диковинных птиц, а также документальное свидетельство о наличии такого рода редкостного птичника в Архангельском. Эта затея— также вполне в духе пресыщенного, падкого до всего необычайного, утомленного вкуса XVIII столетия. От прежнего «Вольера" осталась лишь клетка посередине комнаты на красивой подставке, стиля Директории, с золочеными фигурками грифонов. Лучшим же украшением этой комнаты являются картины. С Робером и с Каналетто мог познакомиться Н. Б. Юсупов во время заграничного своего путешествия. Известно, что в Венеции Каналетто, в Риме Робер изобразили моменты из путешествия Павла 1 и его жены и таким образом вступили в соприкосновение с этими путешественниками и их свитой, где одним из первых был Н. Б. Юсупов. Среди вещей Каналетто особенно хороши „Пьяцетта" и „Канале Гранде" („Большой канал"), дающие точные, как всегда у художника, виды современной ему Венеции, с фигурами людей в их своеобразных костюмах конца XVIII столетия.
„Антиковый" зал

Следующая комната — "антиковый зал", названный так по когда-то собранным здесь произведениям античного искусства, едва ли бывшими таковыми на самом деле. Среди ряда совершенно безличных скульптурных работ, неприятно выделяющихся белизной своего мрамора, отметим лишь, действительно древний, бюст Нерона, представленного в виде Диониса, в венке из виноградных листьев, с тигровой шкурой на плече. Остальные мраморы, более позднего времени, являются, по видимому, произведениями XVIII в. Довольно посредственная копия с лежащего Гермафродита (с Бушардона), вероятно, украшала прежде какой-нибудь из уголков парка; она является несколько неуместной в комнате, где висят такие тонкие произведения французской скульптуры, как рельефы Аполлона, преследующего Дафну, и литая из бронзы «„Битва». „Античный* характер этой залы, своеобразно понятый вкусом времени, сказывается также в картинах и предметах убранства—на стенах находим многофигурную композицию школы Давида— «Разрушение Трои», написанную в несколько неприятных, коричневато-рыжих тонах, и любопытные тканые портреты Клеопатры и Антония в круглых бронзовых рамах, плоды досужей фантазии мастеров XVIII в. Так же как и в предыдущих комнатах, интересны люстры екатерининского времени в виде обручей с мелкими стеклянными подвесками, спускающиеся с разработанного кессонами, сводчатого потолка. Заслуживают также внимания резные столики, с ножками, напоминающими факелы, и небольшие каминные часы, мраморные с золоченой бронзой, французской работы эпох» Людовика XVI; мебель того же стиля является, однако, более поздним подражанием середины XIX столетия.
Первая комната Гюбер Робера

Одним из наиболее „строгих" помещений дворца представляется вторая осьмиугольная, или первая „Гюбер-Роберовская", комната, сохранившая над дверями, под потолком, характерную роспись XVIII века, сочетающую» орнаменты, исполненные гризайлью, с медальонами, где нанесены букеты пестрых цветов. Четыре первоклассных панно Г. Робера, бронзовая люстра обручем, с подвесным яблоком, и жирандоли на столах украшают комнату, так же как и стоящий в центре осьмиугольника „Одевающийся воин", работы немецкого скульптора нач. XIX в., Вольфа. Несколько не вяжется только с общим стилем кабинета мебель красного-дерева николаевской эпохи, вновь обитая кричащей шелковой материей. Из четырех панно наиболее удачным является „Уголок парка" с протекающей по нему речкой, с обелиском на первом плане и с круглым храмом слева, в глубине, где помещена статуя. В числе мелочей отметим здесь небольшую античную греческую вазу (лекану), изделия из камня бывшей императорской гранильной фабрики, среди которых выделяется сделанный наподобие надгробного монумента памятник в честь посещения Архангельского Хозрев-Мирзой в 1829 г.
"Курляндская"

Следующая комната по садовому фасаду—„ спальня герцогини Курляндской", получила свое название от сестры Н. Б. Юсупова, Евдокии Борисовны, бывшей замужем за Петром Бироном, герцогом Курляндским, после смерти жены вернувшим родственникам всю обстановку ее приданой спальни. Устроенная в Архангельском и в память сестры", Курляндская комната являлась типичной спальней дворцового характера, с пышной кроватью под балдахином, поставленной позади коринфских колонн фальшивого мрамора, поддерживающих антаблемент; соответственно колоннам разделены пилястрами и стены, выкрашенные в зеленый цвет, не совсем удачно вяжущийся с голубыми орнаментальными панно над дверями и такой же росписью на потолке. Характер спальни теперь нарушен благодаря изъятию кровати и других предметов убранства, оказавшихся подделками, заменившими прежнюю, сработанную немецкими мастерами, мебель, красиво сочетавшую голубой тон с серебром. От старой обстановки XVIII века осталось лишь простеночное зеркало и два высеребренных деревянных стенника по его сторонам. Из портретов, находящихся здесь, отметим изображение герцогини Курляндской, писанное, вероятно, крепостным (?) художником Новиковым в несколько архаичной, напоминающей петровских художников манере, копию с портрета Лампи, представляющую Н. Б. Юсупова, и портрет Елизаветы, хорошее повторение оригинала Каравакка, исполненное крепостным шереметевским живописцем, Иваном Аргуновым. Обычные для Архангельского жирандоли, бронзовая люстра, резные столики XVIII и нач. XIX в.в. дополняют убранство комнаты.
«Императорская»

За Курляндской, смежная с ней «императорская» дает снова очень типичную черту для бытового уклада усадебной обстановки. Подобные же, увешанные царскими портретами гостиные, находим мы в Кускове, Остафьевс, Андреевском и многих других местах. Среди довольно ремесленных, как обычно, копий можно отметить интересный конный портрет Александра 1 со свитой, исполненный Свебахом и Ризнером, небольшую миниатюру, представляющую его жену, работы известного Рокштуля, наконец, ряд скульптур— портретный бюст того же Александра 1, высеченный в мраморе Трискорни, полуфантастические изображения Петра 1 и Екатерины II, сработанные скульптором Альбачини (перв. полов. XIX в.), лично знакомым Н. Б. Юсупову, и, наконец, прелестную бронзовую статуэтку Павла 1, опирающегося на трость, согласно очень характерной позе, запечатленной на портрете Щукина. Тут же висит терракотовый медальон работы ученицы Фальконета, Марии Колло (1748—1821), где представлен профиль Екатерины II с лавровым венком поверх прически пышно взбитых волос, небольшой рельеф, мастерской как по лепке, так и по четкости контура, очерчивающего лицо.

Из предметов убранства наиболее интересны размещенные на камине и столах жирандоли: елисаветинские, украшенные грушевидными хрустальными подвесками, екатерининские, усыпанные мелкими стекляшками, александровские с тонкими обручами золоченой бронзы и николаевские, более измельченные и вычурные. Можно прекрасно проследить по этим образцам как менялся декоративный вкус эпохи, как постепенно выявлялась роль бронзы, самого остова, как появлялись новые цвета в стекле среднего стержня, как изменялась форма вещи, ставшей под конец симметрично округленной.
Зал

Рядом с „императорской" находим центральный, чуть овальный, зал дворца, полукругом выступающий и полукругом врезающийся в постройку, задуманный, как обычно, в два света. Зал—одна из наиболее архитектоничных комнат дворца. Пересекаясь под прямым углом, расположены главные оси его: одна, образованная линией парадных комнат, другая—дверями, ведущими в сад и на внутреннюю лестницу; двум окнам полукруглого выступа соответствуют, на противоположной стороне, ниши с помещенными в них печами. Все эти так разнообразно исполненные пролеты между сдвоенными колоннами коринфского ордера дают арочные формы, в трех местах заполнен яые подражающей барельефам гризайлью над дверями. Антаблемент с выступающим карнизом отграничивает сделанные в своде арки второго света, которым внутри здания соответствуют люкарны хоров.

Красиво разнообразят отделку комнаты балюстрады верхних пролетов, золотистые трофеи и орнаменты росписей между ними, наконец, плафон, из центра которого свисает громадная люстра.

Эта люстра русской работы, деревянная, позолоченная, великолепно подражающая французским бронзовым образцам.

Подчеркивая вертикальную обработку стен, помещены в промежутках между колоннами высокие канделябры, отражающиеся в узких и длинных простеночных зеркалах.

Следующие две комнаты—„кабинет" и „спальня княгини"—наполнены большим количеством картин, остатками вывезенного из усадьбы, несмотря на запрещение Николая 1, собрания Н. Б. Юсупова.
"Кабинет и спальня княгини"

Мы находим здесь большие и скучные композиции в роде „Жертвоприношения Авраама" или "Похищения Сабинянок" с хорошо уравновешенными, сильно жестикулирующими фигурами, написанными в духе Лебрена. Можно отметить все же, среди различных по качеству холстов, две вещи Схалькена — "Девушку, рассматривающую яйцо" и "Девушку со свечей", показывающие свойственную художнику мелочную манеру письма, с излюбленным эффектом искусственного освещения, недурные „цветы и плоды", также исполненные голландским художником XVII в., и, написанную под сильным влиянием французского искусства, небольшую картинку Ван Горна, где на фоне парка, с белеющей среди деревьев статуей, представлена молодая женщина с ребенком, к которой на костылях подходит нищий. Из итальянцев заслуживает внимания лишь довольно большая композиция, в свое время очень модного Казановы, где умело написано стадо коз в несколько растрепанной, свойственной художнику манере, и крайне любопытный "Скотный двор" — козы и птицы, очень уверенно переданные густыми мазками краски.

Интереснее всего французы—натюрмортист Прево, показанный немного суховатым „букетом цветов* (1787 г.), неизбежный Гюбер Робер со своими развалинами, маленькая жанровая сценка школы Буальи (музицирующее общество), пейзаж круга Берне с характерными для мастера, оправданными освещением костра, силуэтами рыбаков, вытягивающих сеть. Здесь же, в этой комнате, находим ряд неплохих фарфоровых статуэток, изделий Севрского завода. Очень показательны для вкуса эпохи вдохновленные античным искусством пластинки, подражающие резным камням, исполненные на заводе Веджвуд: две из них украшают стены „кабинета", третья, повторение первой, вделана в камин соседней спальни.

Сравнивая находящиеся теперь во дворце картины с свидетельствами современников, мы видим, что в Архангельском остались уже не те холсты, которые в свое время были отмечены Пушкиным в его оде „К вельможе" а также несколько позднее, Герценом. Свидетельство последнего для нас особенно интересно, т. к. некоторые виденные им вещи до сих пор находятся во дворце.

"Террорист Давид приветствовал их,— пишет он — атлетическими формами, которые он думал возродить в республике единой и нераздельной 93-го года вместе с спартанскими нравами, о привитии которых хлопотал Сен-Жюст; а за ними открылся длинный ряд изящных произведений.

Глаза разбежались, изящные образы окружали со всех сторон. Уныние сменялось смехом: святое семейство—Нидерландской таверной, Дева радости—-Вернетовским видом моря. Пышный Гвидо-Реии—Юсупов в живописи —роскошно бросает краски и формы, и украшения, чтобы прикрыть подчас бедность мысли, и суровые ВанДейка портреты, глубоко оживленные внутренним огнем, с заклейменной думой на челе, и дивная группа „Амура и Психеи" Кановы,—все это вместе оставило им воспоминание смутное, в котором едва вырезываются отдельные картины, оставшиеся, бог знает почему, также в памяти. Помнился, например, портрет молодого князя, верхом, в татарском платье; помнился портрет дочери г-жи Лебрен... Некогда было разбирать все отдельно, да, вероятно, это и невозможно: всякую галлерею надобно изучить в одиночестве и притом рассматривание ее распространить на много и много дней"3.

Последние, совершенно верные, слова Герцена позволяют нам, в беглом очерке, лишь мельком очертить наиболее интересные вещи оставшегося во дворце разрозненного картинного собрания, прежде всего свидетельствующего о вкусе времени.

Мебель в кабинете дает ряд очень красивых образчиков наборных бюро, столиков и небольших шкафчиков красного, розового и палисандрового дерева, где с искусно подобранным натуральным узором сочетается золоченая бронза накладных украшений или же белые, на голубом фоне, медальоны Ведж* вуд. Особенно интересно своей формой, своим беспокойным силуэтом, бюро маркетри, немецкой работы середины XVIII в., увенчанное разрезным фронтоном и отделанное вычурными бронзовыми арабесками.

Люстры, жирандоли и подсвечники, уже описанного выше типа, часы золоченой бронзы в виде колесницы украшают обе комнаты, до сих пор сохраняющие свой характер „женской половины", с мраморной копией стоящего в «кабинете" бушардоновского Амура, точно являющегося основным мотивом их убранства.

Из картин, висящих в спальне, отметим большое полотно Де-Куртеля—„Девушку у клавесина", произведение жившего в России французского художника, близкого семье Юсуповых, работавшего в Архангельском, оставившего, между прочим, „вид Каприза" (находится в доме Юсуповых на Мойке в Ленинграде).
„Ротариевская"

Сильно отличается от прочих помещений дворца „ротариевская" комната, названная так в силу покрывающих ее стены картин Пиетро Ротари, очень плодовитого итальянского художника, имевшего значительное влияние на развитие русской портретной живописи.

«Ротариевская» комната, более низкая, чем другие, благодаря проходящим в этой части дворца антресолям, облицована деревом и обставлена мебелью красного дерева павловского времени, которой хорошо соответствуют деревянные подсвечники и настольные часы в футляре. Скромный фонарь елисаветинского стекла свисает с потолка комнаты.
Проходная

Менее интересна проходная с тяжелой, инкрустированной мебелью под „Булль", служащая преддверием „кабинету". В этой длинной и узкой комнате выставлены в витринках редкие в России образчики изделий Севрского фарфорового завода второй половины XVIII столетия и висит несколько картин, из которых интересно отметить автопортрет заезжего немецкого художника романтической эпохи Ромбауера, изображение двух мальчиков, выдержанное в коричневатых тонах, приписанное Бронзино (1502—1572), и двух всадников работы Орловского. Среди мебели подлинной вещью «Булль» можно счесть только часы, богато орнаментированные и изукрашенные.

Последняя комната—„кабинет", убранный мебелью карельской березы, стиля ампир сочетающей светлый тон полированных гладких поверхностей с черными украшениями в виде резных грифонов.
Кабинет

Низкие книжные шкафы с расставленными по ним изделиями из камня стоят по стене против окон; застекленные витринки, хранящие разрисованные подглазурным кобальтом изделия архангельского фаянсового завода, большой письменный стол, диван и широкие рамы зеркал—все это сделано с безукоризненным вкусом и пониманием декоративного назначения вещей.

Портреты членов семьи Юсуповых, живописные и, особенно интересные, мраморные, сработанные в 60-х годах XVIII века доморощенным, вероятно крепостным, скульптором Титовым,—все это придает комнате очень интимный характер.

Из висящих здесь портретов особенно удачно по мастерскому письму изображение „неизвестного" (из семейства Разумовских?), выдержанное в серебристо-серой гамме, портреты родителей Юсупова—Бориса Григорьевича, деятеля елисаветинского времени, и жены его, Ирины Михайловны, рожденной Зиновьевой, где оба представлены в преклонных летах неизвестным русским мастером, быть может, И. Аргуновым.

Из младшего поколения Юсуповых отметим принадлежащий кисти французского художника портрет ничем не замечательного Б. Н. Юсупова, вывезшего из Архангельского в Петербург, в дом на Мойке картинную галлерею и чуть было не разорившего усадьбу, если бы не царское повеление, прекратившее дальнейшее опустошение. Его сын Николай Борисович изображен около рояля в небрежной позе, в красочном костюме 50-х годов. Много эффектнее этого портрета изображение красавицы Зинаиды Ивановны Юсуповой, представленной в голубом с кружевом платье с короной поверх пышно причесанных волос.

Наш очерк был бы не полон, если бы мы не упомянули о довольно своеобразном, устроенном в Архангельском, экипажном музее (в дворовом флигеле). И с художественной, и с бытовой стороны интересно проследить развитие форм от раззолоченной, украшенной резьбой кареты XVIII в. или подвешенного на ремнях „дормеза" для дальних путешествий, вплоть до экипажа середины прошлого столетия. И эти старые коляски, подобно уже упоминавшейся верхней библиотеке, внутреннему виду театра или небольшим комнаткам крепостной челяди, расскажут гораздо больше о быте, гораздо лучше позволят уловить дух жизни в юсуповской подмосковной, чем залы и парадные комнаты Дворца или регулярные партеры парка холодно-вылощенные и не овеянные тем жилым духом, который можно найти еще в „интимных" частях усадьбы.