Ершово
Ершово. Совсем тихий спрятавшийся усадебный уголок вдали от Москвы-реки. Помещичий дом, перед ним миниатюрный пруд с крошечным на нем островком. На деревне церковь. Нет никаких почти хозяйственных построек.
В Ершове надо быть ранним летом, когда расцветают незабудки. Почему-то, несмотря на высокое место, - говорят, с колокольни виден был даже купол Храма Христа, - здесь такое количество этих цветов, что луга и куртины парка вокруг дома кажутся покрытыми сплошным голубым ковром.
Каждый старинный парк, несмотря на свою типичность, имеет какую-то характерную, только ему присущую отличительную черту. И эта особенность в Ершове - несомненно, незабудки. В Ершове, у Олсуфьевых, гостил Фет, здесь было написано им несколько стихотворений - и нетрудно найти в окружающих деревенских просторах настроения, созвучные его душевной и сердечной лирике.
В 1920 году дом еще сохранялся как музей. Правда, довольно своеобразно охраняемый. Попасть в него можно было беспрепятственно и через окно. Цела была обстановка голубой гостиной, где висели фамильные портреты Олсуфьевых, большей частью, правда, копии. Среди них заметно выделялся один - овальный, представлявший молодую прекрасную женщину в коричнево-лиловой амазонке, с тросточкой в руках, с прической высоко взбитых волос. Превосходный по живописи, он казался вдвойне таинственным и загадочным - как образом запечатленной в нем женщины, так и анонимностью художника, его исполнившего. В другой гостиной рядом, соответствовавшей колонной лоджии, выходившей в сад, стояли ампирные простеночные зеркала в золотых рамах со стильными веночками. Стены были обклеены здесь редчайшими, но кое-где встречавшимися в России, большей частью в усадьбах, обоями, привезенными из Италии. Эти обои, состоявшие из больших кусков-полотнищ, представляли виды и ландшафты с кипарисами и пиниями, городами, церквами и виллами, около которых разыгрывались жанровые сценки - группы людей около остерии, пары, танцующие тарантеллу или просто прогуливающиеся. Все это в ярких красках, за долгие годы только немного выцветших на солнце. Эти обои как бы заменяли собой написанные на стене фрески. Рядом с этой гостиной, в угловом кабинете, с мебелью, обитой кожей, висели гравюры, акварельные и карандашные портреты, дагерротипы и старые фотографии. Здесь была превосходная акварель работы П.Ф.Соколова, изображавшая мальчиков Олсуфьевых в красной и синей рубашечках, с вьющимися волосами. Групповой детский портрет этот казался удивительно живо и легко написанным.
Здесь висела еще картина Рабуса, представлявшая площадь перед кремлевскими соборами и на ней семью Олсуфьевых в качестве своеобразного портретного стаффажа. Наконец, здесь же находились два рисунка карандашом и мелом, изображавшие ершовский дом со стороны пруда и церковь. Большая полутемная библиотека сохраняла в своих шкафах французские преимущественно книги XVIII века и громадное количество всяких адрес-календарей, альманахов, в том числе готских, и других подобных справочников. Все это помещалось в красного дерева шкафах, тянувшихся вдоль стен. В библиотеке стоял и рояль, старинный, как всегда, fliigel; верно, комната эта, как самая большая в доме, служила чем-то вроде английского hall'a. Столовая, отделанная под дуб, вносила диссонанс во внутреннее убранство, так же как и в более позднее время устроенная моленная. Лестница, увешанная большими картинами, как-то нелепо устроенная - ее, по преданию, забыл владелец усадьбы, планируя дом, - вела во второй этаж, где были жилые комнаты. В этих невысоких помещениях никаких вещей уже не было. Своеобразный музей существовал недолго. Ершово сделалось предметом каких-то спекуляций со стороны местного земельного отдела - в нем постоянно менялись хозяева. Мебель, картины, рисунки частью растащили, частью увезли в Звенигородский музей. Освободившееся помещение занял в конце концов дом отдыха.
Дом в Ершове, уже несколько позднего, николаевского ампира, со стороны двора украшенный только подъездом и гербом над ним, со стороны же сада - колонной лоджией, несомненно, возводился "под смотрением" московского зодчего, талантливого сотоварища Д.Жилярди, А.Г.Григорьева. Им, во всяком случае, была построена церковь, подписной проект которой сохранился в собрании чертежей архитектора. Ампирный храм несколько необычно принял вид высокой башни, как бы воскресив здесь тип церкви "иже под колоколы", свойственный русскому зодчеству в конце XVII века. Внизу это куб с примыкающими к нему полукругами апсиды и притвора и двумя портиками на северной и южной сторонах; выше следуют ярусы башни, все более и более облегчающейся кверху, где в конце полусферический купол и ампирный шпиль над ним венчают все сооружение. Только по сравнению с проектом - с исключительно тонко исполненным чертежом-акварелью - в натуре все стало более вытянутым в высоту. Ершовская церковь - своеобразный ампирный храм-стрела. Внутри - стильный иконостас, конечно, исполненный по чертежам того же мастера; на стенах храма более поздние по времени мраморные доски памяти родных и друзей, связанных с Ершовом, с семьей Олсуфьевых. На одной из досок, насколько помнится, стоит имя Фета. Кругом Ершова - пашни и луга, леса и перелески. Ничто не выдает среди них присутствие усадьбы.
Имя архитектора Григорьева по счастливой случайности всплыло в истории русского искусства. Открытие мастера - одна из тех чудесных находок, волнующих и увлекательных, которые составляют радость исследователя. Безвременно скончавшемуся историку русской архитектуры В.В.Згуре принадлежит честь обнаружения творческого лица художника. Клубок счастливо и удачно начал разматываться на кладбище. Было известно место захоронения Григорьева, любопытного архитектора московского ампира, чьи чертежи, среди многих других, нашлись в Историческом музее. Старик сторож указал на родных, приходивших в прежние годы на могилу. По адрес-календарям удалось проследить потомков вплоть до преподавателя Петровской сельскохозяйственной академии Страхова, у которого по счастливой случайности отыскался и небольшой архив, и интереснейшее собрание чертежей, поступившее в распоряжение исследователя. Смерть В.В.Згуры прервала работу над монографией о Григорьеве. Только на специальной выставке в Казани появились впервые удивительно тонко и тщательно исполненные пером и акварелью чертежи в сопровождении краткого очерка, [исключенного при переиздании из] каталога.
Надо сделать какие-то усилия воображения, чтобы представить себе целый город, отстроенный в стиле ампир, где каждая подробность, каждая мелочь рождается из стилевой устремленности художника, не нуждаясь в истолковании при хитроумном разгадывании, как это приходилось делать всегда при всякой попытке, даже мысленной, восстановить старину. Трудно представить себе на основании чертежей Соляной городок Шо, с таким размахом скомпонованный Леду, или архитектурный наряд северной столицы в чертежах Томона, или, наконец, ампирную Москву Григорьева. Все эти дворцы, дома, особняки, церкви, монументы спаяны в единый организм стиля. Мастер строил много - но теперь, растворившись в новом городе, в большинстве случаев совершенно исчезнувшие, эти сооружения живут только в чудесных чертежах-акварелях. Здание Опекунского совета на Солянке, дом Челноковых, усадьба Хрущевых на Пречистенке - вот то немногое, что бесспорно принадлежит Григорьеву. Разрушен дворец великого князя Михаила Павловича, уступив место новому зданию лицея, не сохранился дом князя Грузинского и многие другие особняки послепожарной Москвы. Скромный труженик-архитектор, наделенный какой-то удивительной радостью творчества, сквозящей в его чертежах и рисунках, безвестный выходец из крепостного звания всегда скромно стушевывался рядом с [модными] иностранцами Жилярди и Бове. Он творчески перенял их - он упорно нес вглубь годов свой чистый, кристаллически ясный ампирный стиль. В папках накапливались проекты - церкви, фасады домов, планы, наброски орнаментов, тонкого рисунка отделки комнат, шкафов, кресел, даже надгробий. И надгробия эти [делают] почти бесспорным [нрзб.] авторство Григорьева в Ершове, Суханове, Усове, Кузьминках. Он создавал лицо города и окрестностей.
Пожар Москвы "способствовал ей много к украшенью" - этот отзыв Грибоедова устами героя его комедии, разве не предопределил он чудесной строительной деятельности Бове, Жилярди и Григоръева.