Кусково. Останкино

Всю смену художественных вкусов, всю эволюцию бытовой и эстетической культуры русского дворянства можно изучить по тому богатейшему материалу памятников старины и искусства, которые собраны были за два столетия Шереметевыми. Из поколения в поколение каждый представитель наиболее знатной, графской, линии этого рода устраивал себе усадьбу согласно своим вкусам и склонностям, вкусам, в конечном счете отражавшим стилистические устремления эпохи. Начало положил фельдмаршал гр. Б.П.Шереметев, в короткие промежутки замирений, в недолгие остановки походной жизни устраивавший тщательно и любовно свою усадьбу в селе Мещеринове в стиле голландского европеизма петровского времени. Его сын и преемник, праздный и избалованный аристократ XVIII века граф Петр Борисович, отстраивает Кусково и два дома в обеих столицах - дворец на Фонтанке и "Китайский дом" на Никольской в Москве, не сохранившийся до наших дней. Стиль елисаветинского рококо и его переход к классицизму нашли здесь свое полное и исключительное отражение. Граф Николай Петрович в облюбованном им Останкине, старинной вотчине князей Черкасских 8\ в московском наугольном Воздвиженском доме, в даче [Шанпетр] под Петербургом, к сожалению не уцелевшей, воспринимает всецело классицизм в его лучших, почти европейских достижениях. Позднее граф Дмитрий Николаевич отделывает в тяжеловатом и пышном вкусе Второй империи дачу "Ульянку" по Петергофской дороге и перестраивает почти всецело дворец на Фонтанке; а во второй половине XIX столетия гр.СД.Шереметев устраивает свое Михайлове кое, отразив в нем все безвременье эстетических вкусов на рубеже XIX и XX веков.

Громадный репертуар памятников искусства и материальной культуры вместе с архивом, накапливавшимся в течение двух столетий, дает возможность исследователю русской культуры построить на этом материале исключительно интересную и поучительную картину.

Все то, что показывает ведущее дворцовое официальное искусство в Монплезире, Петергофском дворце, Павловске, Александрии, Соболевской даче, - все это в иных масштабах, в иных пропорциях, в иных бытовых вариантах отразили Мещериново, Кусково, Останкино, Ульянка и Михайловское. Совершенно очевидно, конечно, что к голландским интерьерам конца XVII века, так хорошо известным нам по картинам П. де Гооха (Хоха), Терборха и Вермеера, относятся Монплезир и Марли, с их кафельными и расписными стенами и печами, резными в дереве панно, плитчатыми полами, громадными очагами-каминами, мебелью, металлической утварью, фарфоровой и фаянсовой посудой и, наконец, картинами нидерландской школы в строгих и простых черных рамах. Голландский домик в Кускове 1749 года, в свою очередь, в быту богатого вельможи является подражанием стилю петровских резиденций с сохранением той же отделки стен изразцами, типичной обстановки и картин. Кусковский Эрмитаж с его барочно-рокайльными формами не что иное, как видоизмененный перефраз таких же павильонов в Петергофе и Царском Селе, совершенно так же, как кусковский грот и другой, ему предшествовавший, в саду Фонтанного дома - являлись отзвуками подобных же "затей" в Летнем саду и Царскосельском парке, и, развивая дальше эту мысль, можно поставить в параллельные стилистические взаимоотношения останкинский театр с эрмитажным, построенным Кваренги, и весь останкинский дворец с Александровским царскосельским. Чем дальше от центра, от официального дворцового искусства, тем причудливее, гибриднее, грубее и наивнее делается это растекающееся по усадебной периферии искусство, искусство копии с копии, притом нередко видоизмененное, не понятое до конца, огрубевшее, но тем не менее бесконечно привлекательное именно своей причудливостью.

Шереметевские городские и загородные усадьбы с вещами, их наполняющими, образуют как бы первый круг отражений; именно поэтому сложнее их стилистический комплекс. Здесь наряду со "своими" художниками из крепостных работали также и мастера большого искусства - Растрелли, де Вальи, Старое, Кваренги...... в области архитектуры, Ротари, Делапьер, Рослин, Боровиковский, Шамиссо, Шубин в области изобразительных искусств, Фишер; Гамбе, Споль в области декоративных, Гибар, [Джианфинелли], Фильд в области театра и музыки - все эти прославленные имена, как известно, равно обслуживали как двор, так и шереметевское "графство".

Но даже в пределах последнего произошел известный отбор, известное разделение мастеров, ремесленников и художников. Главнейшими проводниками придворного искусства в шереметевских усадьбах явились архитекторы Федор и Павел Аргуновы, Дикушин, Миронов и Назаров, живописцы Молчанов, Иван и Николай Аргуновы, резчик-механик Пряхин, музыканты-композиторы Дегтярев и Бортнян-ский, артистки Параша Жемчугова, Шлыкова и многие другие. В свою очередь эти крепостные мастера несли дальше, в толщу крестьян и дворовых, отблески лучей петербургского искусства. Проблема растекания и отражения grand art, крайне любопытно интерпретированная дворцами, домами и усадьбами Шереметевых, усложняется, однако, рядом привходящих обстоятельств. Крайне любопытно поставить, например, проблему эволюции эстетических вкусов на материале художественного собирательства. В общих чертах повторяется и здесь то, что в крупном масштабе происходило в столице.

В параллель петровской Кунсткамере было и в Кускове некогда собрание "куриозитетов", включавшее в себя кости мамонта, препараты, минералы, ботанические экспонаты и механические "кунстштюки".

От всего этого не осталось никакого следа. Разве только старые описи, подобные той, что зафиксировала аналогичное собрание графа Брюса, позволяют сделать те или иные заключения. Иное дело картины, скульптуры, гравюры; обычно трудно определять их первоначальное местонахождение - смена хозяев переместила большинство из них. Но тем не менее известно, что в Голландском домике Кускова было собрание картин нидерландских художников, подобных тем, что сохранились и посейчас в Монплезире и петергофском Эрмитаже. И так же, как там, среди посредственных, даже совершенно ремесленных холстов попадаются и здесь превосходные работы, отмеченные именами Остаде, Бота, Ван дер Нера, Ваувермана......* и многих других. Пастельные головки миловидных девушек, жеманных и томно-кокетливых, чуть нескромно полуобнаженных и притворно стыдливых, - эти пастели некогда, согласно вкусам XVIII века вделанные в обшивку стены, как бы повторяют петергофский "Кабинет мод и граций", увешанный аналогичными работами графа П.Ротари. Их прототип - Венеция первой половины XVIII века, Венеция Гварди и Каналетто, Венеция масок и интимных жанров Пьетро Лонги, Венеция грациозно-сладострастных миловидных девушек, полукуртизанок и полумонахинь, запечатленных Рогальбой Карьера, - словом, та Венеция, что рисуется так ярко по запискам Казановы. Жемчужина Адриатики, волшебный город лагун, гондол и масок, в первую эпоху в значительной степени определила характер невской столицы, а немного позднее подарила Россию китайским дворцом в Ораниенбауме, этим прелестным сколком с истинно венецианских казино на Terra ferma. А впоследствии о Венеции вспоминал не один, хоть раз побывавший в ней русский путешественник, глядя на вывезенные сувениры на ' перспективные виды волшебного города, на зеркала и хрупкое стекло из My рано. И в шереметевских собраниях Венеция не могла не найти своего отображения - несколько перспективных видов города школы Каналетто, затейливые [канделябры] с зеркалами, тонкое и хрупкое, в причудливых формах импровизированное стекло из Мурано свидетельствуют о том влиянии Италии, которое чувствуется в русском искусстве наряду с французскими вкусами и модами второй трети XVIII века, в особенности в области театра и декорационных искусств. И недаром возникает в Кускове Итальянский домик, двухэтажный павильон с парадными комнатами наверху - маленькое интимное пристанище любви, где некогда висели картины итальянских мастеров, в том числе, вероятно, упомянутые выше головки, и где до сих пор остались в резных десюдепортах старые декоративные холсты.

Аналогии и параллели между собирательством дворцовым и шереметевским продолжаются и дальше, даже в частностях и деталях. В новоотстроенном псевдоготическом Чесменском дворце, а позднее в Английском петергофском собирала Екатерина II портреты государей и монархов Европы, подчеркивая, как уже говорилось выше, родственные связи захудалого, в сущности, Цербстского дома с царствующими династиями европейских стран. Эти портреты, преимущественно исполнявшиеся в Вене живописцем [Мейтелео], а также Лундбергом, Ализаром и некоторыми другими-мастерами, вызвали в свое время иронический отзыв Иосифа II о качестве их исполнения и верности портретного сходства. Тем не менее политические и фамильные династические изображения играли здесь решающую роль. В Кускове, в этом слегка кривящем зеркале большого искусства, появилась такая же портретная галерея монархов. Но иными причинами, чем в высшей степени характерным слепым подражанием, нельзя объяснить здесь ее наличия. Всяческие короли и принцы - сардинские, португальские, испанские, шведские и английские, с супругами и без оных, римский папа и даже турецкий султан глядят и поныне с холстов, которыми увешаны стены одной из комнат кусковского дома. Совершенно ремесленные по исполнению, грубо-малярные по живописи, резкие по краскам - они, верно, все были исполнены "чохом" в какой-нибудь мастерской заезжего в Петербург маэстро, исполнившего этот заказ по гравюрам и расцветившего холсты "из своей головы", по своему вдохновению.

В соседней зале кусковского дома сохранились две другие галереи портретов, в настоящее время перепутанные между собой. Одна из них, представляющая русских царей и императоров, назначена была подчеркнуть верноподданнические чувства владельца усадьбы, другая галерея - выдающихся современников, вельмож и государственных деятелей - льстила тщеславию их владельца и указывала - toutes proportions Garddes - подобно блюду с визитными карточками в прихожей буржуазного дома - на видное общественное положение графа Шереметева.

Галереи царских портретов, конечно только дома Романовых, были во многих усадьбах. Ими подчеркивались пиетет и связи того или иного рода с династией. Были такие серии портретов в Райке у Глебовых, в Очкине Судиенко, в. Архангельском Юсуповых, в Андреевском Воронцовых, в Остафьеве, [Ляличах] и во многих других русских усадьбах. Ретроспективные портреты царей Михаила, Алексея, Федора, в парадных одеяниях, удивительно похожие друг на друга "парсуны", дополнялись копиями" с наиболее известных, официально апробированных изображений Петра, Екатерины I, Петра II, Анны, Елисаветы, Петра III, Екатерины, Павла, Марии Федоровны, иногда со включением и нецарствовавших особ императорского дома. Подобно тому как Антропов в 1772 году исполнил такую заказную серию изображений, теперь рассеянную по разным музеям и собраниям, какому-то, может быть "своему", мастеру было поручено скопировать аналогичную серию для кусковской усадьбы, серию, некогда развешанную по стенам специально для того отстроенного, теперь не существующего павильона.

Архивные документы проливают известный свет на методы изготовления портретов для другой галереи современников, где нашлись любопытные изображения царского денщика Татищева работы Таннауэра и "первого русского солдата" Бухвостова. По поручению графа контора просила у владельцев портрет того или иного лица, который и копировался силами своих живописцев в пределах заранее данных размеров. Портреты предназначались ведь для украшения стен, и поэтому единообразие формата являлось здесь обязательным. Впрочем, не всегда поступали подобным образом. Нередко живописный портрет исполнялся для кусковской галереи с гравюры - неумелый мастер применял грубую "отсебятину" в красках и даже переносил в живопись обрамления и надписи эстампа. Таким образом были исполнены находящиеся в Кускове портреты кн. А.Д.Меншикова, солдата Бухвостова и, возможно, даже самого фельдмаршала. Тип подобной галереи современников реже встречается в усадьбах, чем сюжеты царских портретов. Только в Ольгове, как уже указывалось выше, встречается подобное собрание, да подобное же, во много десятков холстов, было в салтыковской, позднее царской Славянке, под Петербургом, откуда большинство портретов попало после революции в Гатчинский дворец. Именами художников и мастерством живописи эта галерея не блещет - только одна работа, портрет царского денщика Татищева, принадлежит кисти художника начала XVIII века Таннауэра, верно, лично известного фельдмаршалу и представленого в Кускове еще портретом Петра I.

Еще более ограниченный круг изображений дает фамильная портретная галерея, также сохранившаяся в Кускове в одной из боковых комнат, окнами выходящей в сад. Качество здесь развешанных холстов крайне неравноценно - да и трудно судить об основном, первоначальном облике этой все время обогащавшейся галереи теперь, когда по истечении более чем ста лет есть все основания предполагать о постоянных перемещениях именно этих портретов с места на место. Фельдмаршал и его жена, фельдмаршал на коне - эскиз к громадному портрету И .Аргунова в Фонтанном доме, дочь его - автор известных записок кнг. Н.Б.Долгорукая, впоследствии схимомонахиня Нектария, брат фельдмаршала В.П.Шереметев в синем кафтане с табакеркой в руке, дети графа Петра Борисовича - рано умершая Анна и Николай Петровичи, граф Михаил Борисович, тучный князь Черкасский с женой, наконец, многочисленные "персоны" самих владельцев, главным образом Петра Борисовича и его ближайшей и отдаленной родни, в том числе дочери графини Разумовской с веером в руках, в платье, обсыпанном мелкими цветочками. Все это писалось уже разными художниками с натуры, по гравюрам, может быть, иногда даже по памяти. Конечно, несомненно здесь участие Ивана Аргунова, сына его Николая и целого штата подручных живописцев, как бы составлявших крепостную художественную школу Шереметевых. Фамильные портреты Кускова, Останкина, Фонтанного и Рождественского дома, Ульянки и Михайловского составили бы галереи в несколько сот холстов, среди которых можно найти имена: из иностранцев - Ротари, Франкарта, Фонтебассо, Делапьера, Рослина, из русских - Аргуновых, Боровиковского, Кипренского и многих других. Подобные фамильные портретные собрания встречались сравнительно часто; были они в Покровском-Стрешневе Глебовых, в Воронцовке и Андреевском Воронцовых, в Надеждине и Степановском Куракиных, в Вязёмах, Дубровицах и Зубриловке Голицыных, в Ольгове Апраксиных, в Ивановском Барятинских, в Белой Колпи Шаховских, в Яропольцах гончаровском и Чернышевском, в Борисоглебе Мусин-Пушкиных и еще во многих местах.

Наряду с этой фамильной галереей находилось в Кускове, по-видимому, еще одно, уже совершенно интимное собрание портретов, изображавшее домочадцев и людей, так или иначе близких к владельцу. Портрета в Кускове удостоился купец из шереметевских крепостных, миллионщик и благотворитель Сезёмов, возможно, даже кузнец Иван Ковалев, отец Параши, если верить традиции, видящей его в изображении старика со стаканом вина в руке. Однако среди этих "домашних" портретов выделяется очаровательная пастель, представляющая П.И.Жемчугову в театральном костюме героини из "Самнитских браков", в голубой кирасе и головном уборе, украшенном перьями, с выпущенными на плечи прядями русых волос; портрет танцовщицы Татьяны Шлыковой кисти Н.Аргунова, портрет какого-то близкого и доверенного человека Кологривова с лицом цвета медного самовара, изображения двух живших в доме доверенных и приближенных калмычек, в быту русского вельможного барства заменявших арапов, столь принятых при европейских дворах. Сюда надо отнести также портреты побочных детей Петра Борисовича и Николая Петровича, прижитых ими с крепостными девушками, Решетевых и Меприных, которых можно узнать, например, в превосходном овальном изображении мальчика кисти Н.Аргунова, сохраняющемся в Новоиерусалимском музее. Этим холстам отведено в кусковском доме также особое помещение. Наконец, были в Кускове и портреты особого рода, портреты-документы; так, английский живописец Аткинсон запечатлел гр. Н.П.Шереметева в мантии и одеянии мальтийского кавалера - в параллель к подобному портрету Павла I работы Боровиковского, а Н.Аргунов изобразил уже после смерти в последний раз графиню Прасковью Ивановну беременной, в красном капоте с черными полосками. Этот портрет был нарочно заказан для того, чтобы создать документ, не оставляющий сомнений относительно рождения сына от умершей родами жены, официально признанной графом только по ее смерти.

Но портретировались не только люди; снимались ведуты и с любимых мест, с любимых усадеб. Собрание таких видов Кускова, исполненное Гр. Молчановым, по-видимому, учеником известного петербургского перспективиста Махаева, заполняет также стены одной из комнат кусковского дома. Это драгоценнейший иконографический материал, позволяющий судить о том, как выглядела усадьба в старые времена. Давно не существующие павильоны, колоннады и галереи, каналы, пруды и водоемы, свидетельствующие о том, что регулярные сады некогда были задуманы здесь в голландском типе и лишь потом переделаны во французские, статуи, дорожки и рабатки, подстриженные деревья, прогуливающиеся кавалеры и дамы - все это кажется наполовину пейзажем, наполовину планово-топографической перспективной живописью. Впоследствии гравированные за границей и, конечно, несколько там подправленные, эти виды Кускова составили великолепный альбом по русскому садовому искусству середины XVIII века. Так же как в свое время Махаев, а впоследствии С.Щедрин, этот русский Гюбер Робер, запечатлели виды Царского Села, Петергофа, Павловска и Гатчины, так в Кускове Молчанов, в Надеждине Причетников и Филимонов, в Богородицке А.Т.Болотов, в Степановском Бакарев зарисовали в сериях картин ведуты и ландшафты русских усадеб.

Всем этим, однако, не ограничивалось шереметевское собирательство. Менялись эпохи, надвигавшийся стиль классицизма с его вниманием к антику отразился прямо в коллекциях, собранных Шереметевыми. Залы и гостиные Останкина наполнились многими десятками копий с известных античных статуй, среди которых появилось и несколько подлинных древних изваяний - статуя Гигиен, эллинистическая головка девушки, любопытная группа трех дерущихся петухов. Мрамор, фрески и фигурные узорчатые орнаментальные обои сменили в Останкине кусковскую резьбу, по'золоту и десюдепорты, в которых наивно, грубо и топорно воспроизводили по гравюрам шереметевские доморощенные живописцы французские пасторали XVIII столетия. Позднее на смену холоду мраморов и строгости классики появились на стенах Фонтанного дома картины французских художников-романтиков и барбизонцев, в свою очередь сменившиеся собранием работ уже отечественных живописцев-передвижников, появившихся как в гостиных петербургского дома, так и в комнатах Михайловского.

Несмотря на непривлекательное свое положение в местности низкой и заболоченной, Кусково, постепенно втягивающееся в черту разрастающегося города, ценно тем, что оно является крайне редким в России - за исключением дворцов Петербурга - памятником барочно-рокайльного искусства. В Глинках Брюса, сохранивших наружные стены дома начала XVIII века, уцелели лишь ничтожные фрагменты отделки, позволяющие при желании восстановить только главный зал дома. В Обер-Палене, теперь уже зарубежной усадьбе 85, осталось несколько больше - тонкие и разнообразные лепные разработки стен в ряде комнат, фрески, и в том числе обманная, trompe l'oeil, живопись. Кое-что в стиле рокайльных отделок уцелело в архиерейских покоях Сергиевского и Новоиерусалимского монастырей, в так называемом доме Разумовского на Покровке в Москве и местами еще в глухих провинциальных городах. Постройки, проектировавшиеся и возводившиеся Растрелли, Ухтомским, Чевакинским, Еропкиным, в большинстве случаев исполнялись в дереве и не дошли до нашего времени. Так, погибли путевые дворцы по дороге из Москвы в Троицу, дом Разумовского в Перове, Глебова в Покровском, известные лишь по чертежам, весь ансамбль Нескучного, спроектированный князем Ухтомским в ряде превосходных листов, монографически представляющих усадьбу от фасадов дома и флигелей до отдельных статуй в парке. Не дошли до наших дней и более отдаленные усадьбы елисаветинских и ранне-екатерининских времен - Баловнево Муромцевых, где работал десюдепорты Лигоцкий, а резные работы исполнял француз Вертень, и Андреевское Воронцовых, разбитое и разгромленное в революцию, где погибла целая комната, отделанная тисненой кожей. Вот почему отдельные части Кускова, еще сохранившиеся или еще восстановимые, выдержанные во вкусе рококо, представляют такой значительный интерес, тем более что стиль их - пересказ из вторых и даже из третьих уст большого ведущего европейского искусства.

Несомненно, самым значительным памятником является грот кусковского сада, построенный Ф.Аргуновым над небольшим фигурным прудом, против ранее здесь бывшей menagerie, грот, в общих чертах сохранивший свой внешний вид и целиком почти внутреннюю отделку штуком и раковинами, поврежденную лишь в нижних частях своих руками любопытствующих посетителей. В не вышедшей пока работе о кусковском гроте пришлось уже подчеркнуть исключительность этого памятника как единственного уцелевшего в России образца рокайльной раковинной отделки. Мода на такую декорировку стен садовых павильонов, фонтанов и водоемов идет из Италии, где она нередко применяется начиная с XVI века, главным же образом в XVII и XVIII столетиях. В сущности, это только воскрешение одной из бытовых черт античности, которая в домах своих нередко имела комнаты, украшенные химерами, животными, изображениями божеств, вплетенными в орнаментальную декорацию, расцветающими из цветов и листвы. Помещения эти назывались grotta. Воскрешенные гроты дали великолепные точные образчики такого рода сооружений в садах патрицианских вилл Сицилии, в цветниках и парках Флоренции и окрестностей Венеции, наконец, на Борромейских островах. Отсюда мода на эти в прямом смысле слова "барочные" беседки распространилась по Европе - не столько в сторону Франции, где вкусы были строже и изысканнее, сколько в сторону южной Германии, слившей в своем тяжеловатом и перегруженном варианте рококо влияние Франции и Италии.

Эта итало-германская струя искусства XVIII века коснулась и России. Первый грот, отделанный внутри раковинами, был возведен А.Шлютером в Летнем саду; за ним следуют грот в Царском Селе, выстроенный Растрелли, лишенный своей раковинной отделки уже при Екатерине II, грот в саду шереметевскогр Фонтанного дома, разрушенный уже на нашей памяти перед постройкой доходного дома, несколько аналогичных сооружений в других петербургских усадьбах вельмож и, наконец, кусковский грот, единственный уцелевший среди подобных сооружений. Как обычно, распадается он на три части - центральный зал, украшенный сдвоенными колоннами, с отделкой стен под мрамор, и два кабинета, убранные штуком и раковинами, с нишами, где стоят также из раковин сделанные фигурки музицирующих поселян, фигурки совершенно немецкого типа, напоминающие те, что в том же стиле и с теми же атрибутами делали в первой половине века немецкие резчики по слоновой кости. Круглые и плоские раковины, положенные на штук то лицевой, то внутренней стороной, раковины конусообразные, мелкие и крупные, извилистые жгуты раскрашенной лепнины, кусочки стекла и зеркала - этими средствами мастер, чье имя не удалось установить, декорировал стены, непосредственно перетекающие в своды потолка согласно живописным принципам рокайльного стиля. Поразительную изобретательность проявил художник во всех этих раковинных арабесках, среди которых вдруг неожиданно выползают драконы, появляются фантастические птицы, вырастают причудливые деревья и ветви. Вся эта фантасмагория завитых, круглящихся, расцветающих линий переливается нежными красками перламутра, жемчужными и опаловыми переливами, вспыхивая блестками рассыпанных в штуке цветных стеклышек и кусочков зеркал. Прихотливые цветочные бра и люстра в виде веток с листьями освещали некогда играющим и колеблющимся светом свечей всю эту неповторимую декорацию. Резные консоли и столики, еще частично уцелевшие, во вкусе Регентства и Людовика XV, дополняли убранство этих раковинных кабинетов. Для эстетических вкусов не слишком развитого еще вельможного барства середины XVIII века раковинная декорация вносила ту черту курьезности, которая нередко понималась как художественность. Несомненно, в Кускове раковинные отделки были применены и в других местах; они настолько пришлись по вкусу, что при общей перестройке дома уже в духе Louis XVI раковинами были отделаны в библиотеке ниши между книжными шкафами. Не имея возможности сравнить внутренние украшения кусковского грота с аналогичными сооружениями, ему предшествовавшими или ему современными, на основании фотографий вполне очевидно можно заключить, что он был более нарядным и роскошным, чем аналогичный в саду Фонтанного дома, несколько ранее построенный тем же Федором Аргуновым, талантливым крепостным архитектором Шереметевых, воспринявшим стиль и манеру Растрелли. Сдвоенные муфтированные колонны, широкие прорези окон и дверей во всех .трех - главном и боковых - помещениях, ниши со статуями, сочные карнизы, наконец, купол [нрзб.] некогда увенчанный фигурой, - все это наружное архитектурное решение вполне в духе растреллиевского зодчества, отличаясь от него только известной тяжеловесностью и грузностью пропорций. Те же черты архитектурной манеры сказываются и в Оранжерейном доме с его вычурными выступами на фасаде, колоннами, лепниной и гербами, образующими богатую светотеневую игру. Внутри не сохранилось почти никакой внутренней отделки, за исключением только центрального зала и кое-где уцелевших кафельных печей с сюжетными изразцами, снабженными нередко забавными и наивными надписями.

Поливные плитки эти вместе с кафелями Голландского домика настоятельно требуют монографического изучения, образуя материал, еще совершенно не тронутый русскими исследователями искусства.

Музейный характер кусковской усадьбы как бы подсказывает создание в комнатах Оранжерейного дома бытового ансамбля во вкусе рококо; хотелось бы видеть здесь собранными бесполезно загромождающие кладовые фондов предметы убранства середины XVIII века, совершенно так же, как нетрудно было бы восстановить в духе петровского времени Голландский домик, в типе венецианского казино Итальянский павильон и отреставрировать Эрмитаж с его подъемным столом и обстановкой зала и кабинетцев.

Воздушный театр, еще сохранивший свои очертания, партер французского сада со статуями, обелиском, колонной - солнечными часами, стриженые аллеи-коридоры - все это в руках опытного знатока-реставратора могло бы создать из Кускова единственный в своем роде памятник прямого провинциального искусства XVIII века, стилистически протянувшимся от северного барокко петровского времени до тонкой и успокоенной грации стиля Людовика XVI. Грустное впечатление производит в Кускове Эрмитаж, прекрасно спропорционированный двухэтажный павильон в виде четырехлистника, украшенный в нишах скульптурными бюстами, с превосходно нарисованными наличниками окон и решетками балконов. Окна забиты досками, в кухне нижнего этажа рухнул подъемный стол, в кабинетцах полуободрана дубовая отделка стен; кое-где еще видна облезлая позолота и остатки расписных плафонов с летящими по голубому небу амурами, намокшие и ежегодно обсыпающиеся куски штукатурки. Подобно беседкам, павильонам и садовым украшениям, мебель и обстановка старинного одноэтажного кусковского дома относится также к ранним эпохам. Несомненно, стулья с высокими гнутыми спинками, обитые тисненой кожей, частью находящиеся в портретной комнате, частью в столовой, составляли некогда обстановку Голландского домика, где они превосходно соответствовали кафельным стенам, - вероятно, оттуда же происходят глубокие кресла Чиппендейл, обитые старинными ковровыми тканями, столь редкие в России образчики английской мебели, находящиеся теперь в одной из портретных комнат. Остальная мебель в Кускове большей частью домашней работы; но среди этих в различные цвета окрашенных кресел, стульев и канапе попадаются и очень редкие образчики обшивки; таковы столь редкие в декоративных искусствах псевдоготики в XVIII веке ширмы в спальне, превосходные резные консоли перед зеркалами, и среди них одна в особенности, с фигуркой собаки, преследующей зверя, в оконных простенках золоченые рокайльные консоли, наконец, такие уникальные вещи, как совершенно исключительный стол наборной работы, маркетри. На крышке его мастером Никифором Васильевым при помощи мелких кусочков разноцветного дерева выложен кусковский дом, с его колонным портиком-въездом под гербом, подъезжающим экипажем и частью пруда впереди, в перспективе же с изображением партера французского сада, павильонов и прочих садовых сооружений в перспективе. Это мастерское произведение столярно-мозаичного искусства заслуживает, подобно кусковскому гроту, монографического описания, свидетельствуя о том, что трудная техника маркетри была широко известна и в России XVIII века, где она нашла превосходных художников-исполнителей. И в то время, как во Франции, Англии, Германии, даже в Скандинавских странах учтен или изучен почти каждый предмет - в России не только нет ни одной работы по этому вопросу, но даже не выявлено самое наличие памятников. Столы, комоды, бюро, секретеры украшались наборной мозаикой; букеты цветов, хитросплетенные орнаменты, жанровые сцены, нередко виды составляют излюбленные мотивы этих вещей, несомненно, во многих местах изготавливавшихся в России, но за редким исключением не помеченных ни именем мастера, ни ярлыком фирмы или мастерской, их выпускавших. И пожалуй, только имя мастера [Опишмеева], подписавшего два столика, находившихся в Полотняных Заводах Гончаровых, наряду с именем Н.Васильева всего лишь и известны, пока не произведены еще более тщательные поиски и исследования. Таких отдельных предметов, заслуживающих монографического изучения, немало в Кускове. Никем до сих пор не затронута была Кусковскому саду посвящена небольшая работа, но лишь предварительная. Еще сохранившееся обилие воды - искусственный громадный водоем перед домом - piece d'eau - с островком, поросшим деревьями, некогда подстригавшимися в виде крепостцы, прудок перед Голландским домиком, соединенный каналом с озером, фигурный бассейн перед гротом - все это, исполняя в архитектурных садах ту же роль, что зеркало в interieur'e, продиктовано было голландским характером, усадьбы. Водоем в центре цветника уже давно был превращен в tapis vert, и по главной оси расположились солнечные часы, колонна со статуей Минервы, фигура итальянской работы "Le fleuve de Scanmandre" в центре главной клумбы и обелиск из разноцветных гранитов, пожалованный Екатериной графу Шереметеву в память посещения Кускова. На фоне узорчатых газонов и пестрых цветных рабаток на немного вычурных пьедесталах высятся статуи и фигуры античных, сказочных и просто даже совершенно невозможных божеств, абсолютно ремесленные по работе. И если Казанова, посетивший Летний сад, ужасался качеству статуй, в нем поставленных, то, попав в Кусково, он едва ли нашел бы эпитеты, чтобы передать всю неуклюжесть и топорность этих фигур. Но, при всем комизме их, статуи Кускова именно такого качества здесь уместны, ибо они украшают ведь ансамбль дважды или трижды отраженного искусства рококо. Оранжерейный дом занимает небольшой четырехугольник сада. Вне его, за исключением канала, направленного в Вешняки, и готического псового двора, ничего более не осталось. Дачный поселок, бетонные заборы, чахлые деревья занимают то место, где были знаменитый кусковский театр, городок для прислуги и дворни, сад-гай, разбитый в английском вкусе, с его павильонами, хижинами отшельника и прочими не слишком мудрыми и не слишком художественно тонкими затеями. Все это ушло, конечно, безвозвратно. Но сохранить центральное ядро усадьбы наперекор наступающему городу - задача почетная и благородная. Это внести в будничную современность улыбку XVIII столетия. Но, впрочем, она ведь никому не нужна теперь...

Останкино в таком же положении, как и Кусково, - город почти поглотил уже парадную и импозантную шереметевскую усадьбу. За последние годы дворец в Останкине подвергся довольно подробному изучению - раскрылось значение его как театра, определились художники, причастные к его построению и декорировке, составлен ряд более или менее подробных путеводителей. Однако со времени работы П.П.Вейнера в "Старых годах" 88 значение дворца как эстетического ансамбля не углублялось и не подчеркивалось; статьи и брошюры, ему посвященные, не шли дальше так называемого "социологического" и архивно-археологического изучения. Но именно как ансамбль, как комплекс художественных форм, дворец в Останкине имеет громадное значение для истории русского искусства. Он принадлежит рубежу двух столетий. Именно в это время большое столичное придворное искусство и искусство дворянское не только сближаются, но нередко уже нераздельно слиты. Тех стилистических вариантов и отклонений, которые разделяют Петергоф и Царское Село от Кускова, здесь уже не найти. В конце века, в эпоху классицизма, второй круг искусства делается центральным, сливается со столичным ядром, и те отклонения стиля, которые раньше наблюдались, рисуются уже в соотношениях между вторым кругом и третьим.

Конечно, слияние это не совсем полное - и то обстоятельство, например, что предметы декоративного убранства останкинского дома в громадном большинстве случаев исполнены в дереве, подражающем то бронзе, то мрамору, - накладывает на дворец и тем самым на предметы, его наполняющие, отпечаток известного своеобразия.

Оставляя пока в стороне бытовое значение дворца как театра, следует прежде всего подчеркнуть, что останкинские вещи, останкинские отделки стен следует рассматривать как ценнейший и своеобразнейший стилистический комплекс. Почему-то историю русской деревянной декоративной резьбы кончают на XVII веке - фетишизм петровской эпохи, вероятно, играет здесь решающую роль. Однако особо чувствительного разрыва между резьбой церковных иконостасов в храмах "нарышкинского" барокко, с одной стороны, или киевских храмов "мазе-пинского" барокко, - с другой, и церковной резьбой елисаветинского времени не наблюдается. Стилистическая эволюция идет здесь непрерывно своим порядком, и разница между памятниками одного и другого стиля не большая, чем между перетекающими один в другой стилями Louis XIV и Louis XV. Европейские влияния ясно чувствуются в резьбе храмов XVII века, и не только таких, как церкви в Дубровицах, Филях, Старо-Никольском, Военно-морском соборе в Киеве, - но пути их проникновения пока остаются невыясненными. Небезосновательно указывается на значение белорусских мастеров для московской резьбы XVII века - но и это обстоятельство никем не было углублено достаточно веско и научно. Странным было бы думать, что Россия, где дерево естественно является наиболее удобным и изобильным материалом для строительства и всевозможных поделок, отступила бы от него в XVIII и XIX веках. Это не могло случиться - и мы видим, наоборот, что даже такое, казалось бы, по существу "каменное" искусство, как классицизм, охотно обращается к дереву как строительному материалу. Сам Останкинский дворец, .возведенный в дереве, блестящий пример тому. Еще здесь, так же как и во многих других местах - Кузьминках, Ахтырке, дерево маскируется при помощи штукатурки и окраски под камень; но уже в таких зданиях, как дом в Рождествене, дача "Голубятня", дом в Пальне Стаховичей, и, наконец, по всей городовой и усадебной провинции оно откровенно о себе заявляет, вырабатывая свои собственные конструктивные и декоративные формы. Так же обстоит дело и с декоративной деревянной резьбой. Широкое распространение ее доказывается обилием материала. Громаднейшее количество иконостасов городских и сельских церквей, отделки стен и дверей в домах и дворцах, наборные паркетные полы, всевозможная мебель - все это составляет исключительно богатый, еще совсем почти нетронутый материал.

К этому искусству причастны были многие мастера-художники, мастера-скульпторы и архитекторы. Пино, Шлютер, К.Оснер, Растрелли, Шварц, Ч.Камерон, - вот те имена иностранных художников, которые или чертежами своими, или непосредственным участием "содействовали развитию резного художества в России. Позднее сюда должны быть причислены Казаков, Жилярди, Томон, Захаров, Григорьев, Бове, в чьих папках чертежей попадаются нередко чертежи внутренних отделок и мебели. Конечно, подобные же рисунки исполнялись выучениками столичных мастеров - щереметевскими крепостными архитекторами, занимавшимися отделкой дворца в Останкине, ГЛ.Аргуновым и Назаровым.

Наиболее интересные образчики деревянной резьбы сосредоточены в Останкине в Итальянском павильоне. Здесь, в небольшой комнатке, врезающейся в залу, находятся действительные шедевры резного художества. Шесть панно, оригинально и изобретательно сочетающие перевитые лентами музыкальные инструменты, военную арматуру, атрибуты торговли и мореплавания, могут быть рассматриваемы как настоящие скульптурные натюрморты. Продуманность композиции, сочетаясь с тонкостью и тщательностью выполнения, - например, скрипка со смычком, - заставляют признать здесь руку выдающегося мастера, каким и был, вероятно, приглашенный для отделки дворца немецкий художник-резчик Сполъ. Этой позолоченной резьбе несколько уступают по тонкости панно в зале, где вертикальными полосами протянулись снова музыкальные инструменты, снопы, орудия сельского хозяйства, перевитые все теми же лентами"в духе пасторального искусства конца XVIII века; золоченые сфинксы и грифоны по сторонам вазы в симметричной, геральдической композиции украшают наддверия в ряде комнат останкинского дворца - они же повторяются в подножиях высоких деревянных канделябров, JB наружной и внутренней лепнине дома, в росписях плафонов и обоев, свидетельствуя о том стилистическом единстве, которое повсеместно почти здесь выдержано. Створки дверей, разработанные фигурными филенками, обведенными горошинками, окрашенные в палевый, светло-зеленый, синий приглушенный цвет с белым и золотом, повторяя господствующую окраску комнаты, вносят в отделку впечатление пышности и нарядности. В России немного было усадебных дворцов, где с таким вкусом и пониманием были бы отделаны внутренние помещения. Только интерьеры голицынского Марьино, знаменитых Ляличей Завадовского, Хотени Строгановых, белого дома в Никольском-Урюпине могут быть поставлены на один уровень с Останкином. Орнаментальные мотивы отделки стен и дверей повторились в рамах простеночных зеркал, в типичных столиках-консолях с ножками в виде заостренных конусов, направленных к кубикам основания, консолях, раскрашенных в нежные цвета, отделанных розетками, поясами горошинок и выемками-ложбинками. Дерево в руках шереметевских резчиков превращалось в бронзу, в папье-маше, в мрамор. Позолоченные гирлянды цветов, выточенных из дерева, украшают пьедесталы серых "египетских" статуй, образующих наличники дверей в центральном зале, а также обвивают ветви канделябров; из дерева сделаны синие вазы, расцветающие золочеными ветвями подсвечников в концертном зале; в дереве выполнены каннелированные колонны Итальянского павильона и, наконец, многочисленные столы и треножники-курильницы, позолоченные под бронзу согласно воспроизводимым французским оригиналам. Внизу, в центре скрещивающихся диагоналей, скрепляющих ножки, помещены вазы с цветами, целые букеты, с изумительным мастерством исполненные деревянной резьбой. Некоторые предметы можно считать прямыми копиями французских оригиналов - таковы кресла в стиле Louis XVI из картинной галереи и в особенности стулья концертного зала со спинками в виде лир, буквально повторяющие модели Трианона.

Даже осветительные приборы, которыми столь богат дворец в Останкине, нередко выполнены в дереве - такова люстра, спускающаяся в центре зрительного зала театра, канделябры в Египетском зале и концертном павильоне, подвесные на цепях люлькообразные золоченые светильники. В этой области декоративных искусств дерево впервые выступает в конце XVIII века. Совершенно так же как в архитектуре замена камня деревом позволила перекидывать смелые по своему размаху арки, часто применявшиеся Казаковым (дом Разумовского на Гороховской, дом Липгарт в Москве на Мясницкой), так в области осветительных приборов дерево и левкас, покрытые позолотой, позволяли строить многоярусные люстры, слишком тяжелые и дорогие, если бы пришлось делать их в бронзе. Такова, например, громадная люстра, украшающая зал дворца в Архангельском Юсуповых. Позднее, в эпоху ампира, преобладающее большинство люстр, обручей, прикрепленных цепями к короне аканфовых листьев, а также бра, обычно представлявшие перевитые лентами факелы, исполнялись в дереве и левкасе, что, вероятно, было и дешевле, и удобнее, главным образом допуская большой охват этого производства мастерами-кустарями. И постепенно - так же как и в архитектуре, где дерево так часто подражало камню, - осветительные приборы отказались от маскирующей их позолоты под бронзу и стали более откровенно сочетать раскрашенное в зеленый, голубой, красно-кирпичный цвет дерево с позолотой.

Повсеместное распространение ковров относится к середине XIX века. Предшествующее столетие пользовалось ими сравнительно мало. Наборные паркетные полы заменяли ковры. В некоторых комнатах и залах Останкинского дома сохранились подобные полы с узорами, составленными из кусочков дерева различных пород и окрасок. В домах стиля классицизма наборные полы, надо думать, не что иное, как воспроизведение применительно к новым условиям жизни мозаических полов античности. Только вместо картин употребляется здесь геометрический обычно узор, розетки в центре, веера в углах, реже растительные орнаментальные побеги в бордюрах. Центральному кругу пола всегда соответствует розетка посреди потолка, откуда спущена люстра; это соответствие потолка и пола в композиции внутреннего убранства создает впечатление удивительно согласованной целостности. В Останкине уцелели едва ли не лучшие из сохранившихся мозаичных полов. Мелким узором выложен круг паркета в театральном подъезде, роскошный узор образуют полы в Итальянском павильоне и картинной галерее. Техника marqueterie точно перенесена здесь с мебели, только в более значительных, увеличенных масштабах. Автором останкинских полов был мастер Пряхин. О нем, так же как об авторе стола с наборным изображением Кускова, нет никаких сведений. Только оставшиеся произведения его свидетельствуют о талантливом и одаренном мастере. Девяностые годы XVIII века - время расцвета наборных паркетных полов; в Покровском-Стрешневе, в екатерининских комнатах Царского Села, в Ораниенбаумском и Павловском дворцах, в царскосельском "Храме Дружбы" сохранились еще образчики этой также вовсе не изученной отрасли декоративного искусства в России.

Бронза, хрусталь, стекло, дерево, железо - те материалы, из которых создавались осветительные приборы, эти наиболее роскошные и изысканные предметы убранства старинных interieur'oe. Стержень цветного стекла - матово-белый, голубой, реже красный, - припухая внизу, взлетает стрелой кверху, концентрически охватывают его ярусы обручей - один, два, три, постепенно суживающиеся, образующие конический каркас люстры. Вверху взметнувшиеся бронзовые перья вздымают кверху, точно фонтанные струи, мелкие стекляшки и хрусталики по обручам, где располагаются свечи, стекают, эти хрусталики, вниз искрящимся, переливчатым каскадом. Такая люстра - почти застывший, остекленевший петергофский фонтан. Таковы и жирандоли, где стеклянный цветной стержень заменен хрустальной стрелой, по которой на обруч стекают стеклянные переливчатые струйки. Бра этого типа - точно разрезанная пополам жирандоль, и поэтому зеркало в фоне дополняет ее до люстры, точно висящей где-то в стене, внезапно прерванной нереальным, отраженным пространством. Все вместе - люстры, бра, жирандоли с зажженными в них свечами, с росой граненых стеклышек, переливающихся всеми цветами радуги, - подобны застывшему хрустально-зеркальному фейерверку.

Стекло граненых и округлых фонарей, также увешанных хрусталиками, вместе с бронзовыми люстрами и канделябрами, синими вазами в своих переворачивающихся крышках, скрывающих также подсвечники, - все это обилие световых приборов, бесконечно разнообразных в своих вариантах, наполняют комнаты и залы Останкина; они назначены были осветить роскошно разодетую толпу гостей, растекавшуюся в антрактах между театральными действиями по всем этим анфиладам покоев, залов и гостиных.

Останкинский дворец небогат станковой живописью, если исключить отсюда картинную галерею. Несколько царских портретов в рост появились здесь уже позднее. Те же, что были раньше, настолько связаны со стеной, что почти не могут рассматриваться отдельно от обстановки. Таков, например, портрет императора Павла в рост работы Н.Аргунова, портрет, несколько перегруженный аксессуарами и обстановкой, в которой теряется небольшая, но царственная фигура монарха. Зато росписи на потолках и стенах встречаются в изобилии - преимущественно это орнаментальные мотивы в духе классического искусства, исполнявшиеся своими мастерами под руководством итальянца Ванзини, в свое время, по-видимому, известного в Москве декоратора, расписывавшего дом кн. Н.В.Репнина в Воронцове и московский дом Я.Булгакова. Впрочем, при более детальном рассмотрении многие росписи оказываются узорчатыми французскими обоями, прекрасно сохранившими свои краски. Такими "бумажками" оклеены, например, многие части театра; встречаются они и в других комнатах дома. Обои - также отрасль художественного творчества, на которую исследователи русского искусства не обращали никакого внимания. И это тем досаднее, что нет ни одного музейного и частного собрания, где они были бы собраны хотя бы как сырой материал. История обоев на Западе уже написана; в художественных журналах попадаются специальные статьи и заметки, в Скандинавии по кускам старых обоев печатают новые, если того требуют реставрационные работы. В России же при катастрофической гибели памятников старины и искусства трудно даже собрать то, что оборванными лохмотьями еще свисает со стен некогда художественно убранных дворцов. Случайные образчики цветных "бумажек", приложенные к альбому чертежей кусковского театра, сохраняемом в Театральном музее, обои Останкина, Суханова, Белкина - если они еще там уцелели - да узорчатые листы, которыми обычно обклеивались внутри шкатулки и сундучки, вот, пожалуй, весь тот материал, который- поступит в руки будущего исследователя этой области русского декоративного искусства.

В Останкине уже резко и отчетливо чувствуется дифференциация картины и. декоративной живописи. Картина уже не является здесь, как в Кускове, как в Петергофе, Царском Селе, дворце Строгановых, плафоном или десюдепортом; масляные картины вытеснили здесь роспись, фрески. Картина отделилась от стены, она может быть свободно перемещаема. В Останкине вся стеновая живопись сосредоточена в особом зале, картинной галерее, двумя парами колонн разделенной на собственно галерею и два кабинета. Подбор холстов поражает случайностью своего качественного значения. Наряду с работ<ой> Чиньяни "Суд Париса", жанровой сценой Аенена, мифологическим сюжетом Нитуара, мелкими, почти миниатюрно выполненными композициями Платцера висят здесь посредственные и совсем дурные копии. Пожалуй, лишь общее впечатление красочных пятен на стене преследовалось здесь; известно, что картины выбирал для владельца по своему усмотрению И.Аргунов, художник, при всей даровитости своей не обладавший, конечно, значительной художественной культурой. В кабинете, выходящем окнами в сад, висит большой холст Н.Аргунова - "Узнание Ахиллеса", скопированное с оригинала, бывшего некогда в Александровском дворце Царского Села. Удлиненные, жеманные, но вместе с тем стандартные фигуры, барельефные композиции, наконец, светлые краски - все это позволяет считать картину стилистически очень характерной для классических настроений, еще мягких и склонных к женственной грациозности накануне перерождения в более строгий и холодный ампир. Любопытно, что картинная галерея в Останкине и по архитектуре своей, и по развеске холстов на стенах очень близко напоминает такую же, выстроенную Воронихиным в петербургском доме Строгановых. Лепнина также занимает значительное место во внутренних и внешних отделках Останкина. Но и здесь также сказывается все то же невежество и невнимание к русскому искусству.

Лишь в некоторых постройках Петербурга и Москвы известно участие тех или иных скульпторов - Гордеева, Мартоса, Теребенева, Пименова, Витали и других. Но в подавляющем большинстве случаев всегда неведомы авторы всех этих фризов, украшающих дома и церкви классицизма, тимпанов и медальонов. В мраморе и бронзе исполнялись орнаменты - в глине многочисленные слепки, но еще никто не разобрался в этом громадном, тоже исчезающем материале. Что-то принадлежит здесь мастерским крупных художников, что-то принадлежит позабытым мастерам, многое является лишь достоянием ремесленников. Случайно всплывают новые имена - скульптора [Маскина], работавшего для куракинекого дома на Гороховской улице; оказывается, что у известного московского зодчего и "кавалера" М.Ф.Казакова был собственный крепостной скульптор; старые Разеты сообщают множество имен иностранных ваятелей. Но разрыв между памятниками и художниками остается пока незаполненным. Останкинские рельефы приписываются почему-то мастерской Гордеева. Аллегории искусств в галерее около Египетского павильона, тимпаны в галерее против садовых окон первого этажа Останкинского дворца, фризы за колоннами и на круглых павильонных печах - все эти куски декоративной скульптуры не лишены ни композиционной умелости, ни тонкости исполнения; главное - они превосходно вяжутся с классическим стилем дома, с беломраморными статуями, украшающими его комнаты, стены и цветники.

Документы шереметевского архива указывают глухо на Бренну как мастера, причастного к останкинским декорировкам. Но с этим трудно согласиться. По стилю своему отделки комнат, столь очевидно "петербургские", скорее заставляют вспомнить Фельтена. В украшенном им доме церкви можно найти чрезвычайно близкие к Останкину аналогии в дверей, карнизов, в особенности же почти тождественных шереметевским круглых печах павильонного типа.

Литература последних лет раскрыла и подчеркнула значение Останкина как театра. Но в теперешнем, переделанном своем виде, когда закреплены легкие бутафорские колонны, переделаны ложи, неподвижен потолок, не создается все же необходимого впечатления. И здесь, как в Кускове, нужна вполне возможная реставрация; и тогда иной смысл, главное, иную наглядность получат материалы по крепостному, в частности останкинскому, театру, собранные сейчас в двух комнатах и галерее дворца. Удаление обстановки середины XIX века в двух новых комнатах нижнего этажа, мебели из театрального подъезда кабинета, розыски ушедшей из Останкина мебели и вещей в доме бывшего Охотничьего клуба в Москве и шереметевском доме в Петербурге - все эти небольшие, но необходимые работы могли бы превратить Останкино в единственный в своем роде памятник театрального и декоративного искусства XVIII века.

Небольшой регулярный сад примыкает к дому. На большом лугу среди цветников беломраморная ваза. Чугунные скамейки чередуются с белыми изваяниями. Прямая дорога-просека ведет через сад в рощу. С этой стороны деревья образуют естественное обрамление и надолго защитят старую архитектуру от назойливых новшеств современной цивилизации.

Со стороны двора нет этих держащих кулис. Флигеля в конце галерей с ампирными колонными портиками, соединенные решетками с воротами, где друг на друга выступают кентавры, обрамляют луг со стоящей посередине статуей Аполлона Бельведерского. Эти флигеля слишком низки и не отграничивают дворца от неприглядного окружения. Неуместно врезается в ансамбль по-своему превосходная, но сильно зареставрированная церковь XVII века. Верно, и строителям дома бросался в глаза этот контраст; они постарались классицизировать ее, нейтрализовать теперь не существующей раскраской в белый и палевый тон, подобно дворцу. Именно так окрашена церковь на картинах останкинского старожила, бывшего шереметевского крепостного Подклюшникова. Чахлые деревья - все, что осталось от рощи около пруда, теперь расплывшегося и потерявшего свои очертания лиры. Трамвай и автобус принесли сюда толпу, пыль и сор и, к стыду, - типично национальное неуважение к старине и искусству.

Десятки и сотни тысяч равнодушных или заученно-озлобленных посетителей лишили жизни Кусково и Останкино. В них не осталось флюид прошлого и призрачных образов. Обе усадьбы слишком музейны. Такими омертвелыми неизбежно ждут они или хладнокровного приказа о своем уничтожении, или пожара... В своем отношении к старине мы не только ленивы и нелюбопытны, но еще и циничны...